Сегодня, 26 апреля, - День памяти трагедии на Чернобыльской АЭС. Я постоянно возвращаюсь к этой дате, и этому есть множество причин. Наша соседка, ещё ничего не зная о Чернобыле, приехала из Киевской области домой и начала жаловаться на сухость во рту и какие-то странные ощущения. Она умерла на следующий день после того, как о Чернобыле заговорили - вскользь и уклончиво. Её дети пытались доказать, что смерть нестарой ещё женщины была спровоцирована аварией на ЧАЭС, да куда там... Мой младший сын родился через несколько месяцев после катастрофы - детей этого года рождения медики будут называть "чернбыльскими" и умалчивать о том, что состояние здоровья очень многих зависело от того, где родился и рос ребёнок... Вспышка заболеваний щитовидной железы (я тоже - среди всех...) и уходящие в небо молодые парни, которые были брошены в самое пекло ядерного реактора - без средств защиты и пояснений. Такое не забыть.
Это воспоминание я записала несколько лет назад и опубликовала в Фейсбуке. Оно постоянно пополняется и расширяется, и я хочу вспомнить ещё раз.
Я хорошо помню всё, что было в эти дни. Никаких волнений, никаких сообщений - мир, труд, май...
О Чернобыле начали говорить позже и уезжать люди оттуда начали позже, когда даже слабо разбирающемуся в физике человеку стало понятно, что произошла катастрофа вселенского масштаба. Правда, высокие чины своих детей вывезли из Киева ещё до той самой, печально знаменитой первомайской демонстрации. Они уже знали?
На телеэкране, практически постоянно, целый месяц был один и тот же человек, который пытался хоть что-то донести до людей, не испугав их: Евгений Павлович Велихов, его так и называли в анонсах, вопреки всем канонам тележурналистики. Известнейший физик, заместитель директора института ядерной физики имени Курчатова, академик...
Я слушала все его включения из штаба аварии в Чернобыле: чувствовалось, что человек испытывает огромную моральную тяжесть, при том, что он должен больше не сказать, чем рассказать. Казалось, что он всё время решает для себя один вопрос: как же так случилось? И что будет дальше? И если уж он не мог себе объяснить многое, то куда уж было что-то понять нам - обычным людям?
Позже я пересматривала официальные данные Велихова для биографий - о Чернобыле говорилось вскользь, между прочим, не хотелось, видимо, вспоминать. А ведь он, я теперь думаю, обременённый смутным чувством вины, поехал туда практически неофициально - потому что никто ничего не знал. Даже то, что людям надо давать йод, Велихову сказал по телефону его американский коллега.
Но он пытался объяснить хоть что-то. И потихоньку становилось ясно, с катастрофой какого масштаба мы столкнулись.
А жизнерадостный Михаил Горбачёв, выступая по телевидению (в Чернобыль он не ездил), утешал нас: всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо...
В нашем доме умерла соседка. Ничем не болела, ещё не слишком старая, а тут вдруг раз - и умерла. Бабушки из нашего дома обсуждали печальное событие и говорили, что "это облако! это точно облако! она умерла от радиации - она же там была!"
Тогда эта тема была модной, ею объясняли всё. Но, может быть, они были недалеки от истины?
Сразу появилось много беженцев. Без малого через тридцать лет я сама встану в их ряды, хоть и по иной причине, и уеду почти что в те самые края, откуда к нам привозили мам с детьми и беременных женщин. Мужчин не привозили.
Женщин с детьми становилось всё больше, они были испуганны и совершенно без багажа: им не разрешили взять с собой ни-че-го! Ни одной вещи! Поскольку ничего толком никто не объяснял, они чувствовали себя ограбленными.
Их селили в профилактории горловских предприятий. А Горловка, между тем, была в шоке: куда вы их везёте? Людей, которые, возможно, получили дозу облучения, привезли в промышленный центр, где: ртутный комбинат, два крупнейших химических предприятия (тогда ещё работал и "Стирол", по-моему, даже и не имевший ещё своего названия, а носивший наименование химкомбинат, и закрытый от внешнего взгляда химзавод, на котором выпускали тротил и разные военные примочки вроде отравляющих веществ). В Горловке работали тогда девять шахт, и было огромное количество других предприятий менее опасных. И сюда - чернобыльских беременных мам из тридцатикилометровой зоны!.. Не оказалось во всём огромном Советском Союзе чистого места для украинских детей.
Я шла по центральной улице (я работала на радио, очень близко к своему дому), когда ко мне подошла девушка чуть моложе меня.
- Не подскажете, как пройти на вокзал? - простой вопрос был задан с такой тоской, что не спросить в чём дело, я, журналист, никак не могла. У девушки вдруг покатились из глаз слёзы.
- Я из Ленинграда. Была на майские праздники в Киеве. А тут вдруг эта авария. Нам никто ничего внятно не рассказал, все вещи отобрали, погрузили на поезд и вывезли за пределы Киева. Фотоаппарат разбили. Спасибо, хоть деньги и документы не отобрали...
- Как разбили? Случайно?
- Да нет, какое случайно - просто бахнули об асфальт - и всё. Я же в Киеве на праздники снимала. А у меня "ФЭД"... был... (цифровых фотоаппаратов тогда не было).
- И дальше, вывезли, и что?
- А что? Высадили где-то под Киевом. А мне-то - в Ленинград! Я на попутках вот сюда приехала, в Горловку. Первый раз здесь. Только что приехала. Меня привёз водитель на огромной такой машине - он из самого Чернобыля ехал. Нас завезли на въезде куда-то и начали мыть машины из брандспойта - это называется деактивация. А ко мне поднесли дозиметр и сказали: "Да ты вся светишься! Езжай поскорее домой, пока тебя здесь не задержали!" Что это значит - "вся светишься"? Я умру?
И девушка опять заплакала.
Я, как смогла, утешила её, посадила на автобус до железнодорожного вокзала... Осталась ли жива ли эта девочка, вся вина которой в том, что она съездила на праздники в самый зелёный город Украины?
Мой приятель Володя - безбашенный горноспасатель, бывший тогда командиром отделения, рассказал мне, что видел, когда ездил на ликвидацию аварии.
Он попал не в первую волну - тогда брали всех подряд, как на войну, а во вторую, когда уже стало понятно, что происходит и чего ожидать в дальнейшем. Поскольку Володе было всего лишь 23 года, его спросили, есть ли дети. Одна дочка у него была, вторую ждали. "Тогда годен", - был ответ, тем более, что за спиной Володи был опыт химической аварии в литовском городе Ионава.
- Мы разгребали завалы на крыше четвёртого блока. Смена у нас была... две минуты. И сразу менялись. Мы понимали, что не зря такая "работа", но не до конца. Поэтому особо не заморачивались - в лагере было довольно весело, кормили хорошо, зелень вокруг, красота... Понимать начали, когда, буквально, уже через месяцы после возвращения, наши ребята начали терять здоровье, а некоторые и ушли из жизни. И мы-то были - вторая волна...
У Володи в военном билете (или паспорте, не помню) был штамп, в котором было указано, сколько рентген он получил под облучением. Цифра впечатляла...
А потом, через годы, от чернобыльцев стали отмахиваться, как от надоевших мух - подумаешь, ликвидаторы! Нет для вас - денег, жилья, уважения... Так, один раз в год, как и ветеранов войны, вспоминали. Вот как сегодня.
А они боролись за жизнь. Во всех смыслах этого слова. И за нашу, в том числе.
Александрина Кругленко, InfoKava
