“Мой дом — Советский Союз”,— часто повторяю я, удивляя собеседников, и не кривлю при этом душой. Новой штаб-квартирой для меня стала Литва, вдобавок, впервые побывав в Украине в 1990 году, я в некотором смысле так никогда оттуда и не уехал.
Меня, как эмоционального и психологического эмигранта, больше не поражают многие вещи в этой части мира, ставшие здесь повседневностью. В чем-то даже приспособился, например, сейчас занят сразу на четырех-пяти работах, как и любой выходец из бывшего СССР, вынужденный крутиться, чтобы выжить. Но когда рассказываю об этом голландским друзьям, у них глаза на лоб лезут.
Еще один пример. У всех есть определенное воспитание, черты характера, переданные нам как через ДНК, так и при помощи социальных норм, и избавиться от них невозможно. Вот я никогда не опаздываю (в Голландии это правило), более того — всегда прихожу заранее, чтобы подготовиться. Но мои друзья и знакомые из Украины, судя по всему, этого не понимают. Лишь немногие из них приходят вовремя.
Зачем строить планы, если ты понятия не имеешь, каким будет завтра?
Как‑то мне довелось курировать большой российско-голландский проект в Санкт-Петербурге. Не бизнес, но правила игры были те же. Так вот. Накануне различных мероприятий исключительно ради голландских партнеров обсуждалась детальная программа встреч. Но я знал, что после прилета все еще несколько раз поменяется, программа станет другой, а то и вовсе организуется на месте. Другими словами: никто ничего не продумывал заранее. Согласовывалось одно, делалось совершенно другое.
Для жителей Запада это сущий кошмар, доказательство некомпетентности и незаинтересованности. В то время как для россиян это особенность культуры выживания, в которой решения приходится принимать на месте, поскольку сегодняшняя реальность может принципиально отличаться от завтрашней. Зачем строить планы, если ты понятия не имеешь, каким будет завтра?
Различия коснулись и воспитания детей в голландско-постсоветской семье, создав ряд сложностей. Родители в бывшем СССР хотят, чтобы их дети имели все, чего не было у них самих,— дать детям возможность путешествовать, зарабатывать деньги и быть уверенными в их будущем. Но мы, разбалованные европейцы, мыслим иначе: если ребенок хочет чего‑то добиться, он должен сделать это самостоятельно. Согласно нашим ценностям, дети могут заниматься любимым делом, даже если оно не приносит много денег. Также дети ничего не должны получать просто так, а родители поддерживают их лишь в некоторой степени и определенный период времени.
У бывшего председателя моей организации в Голландии было много незамужних тетушек. Каждая после своей смерти передавала свои деньги оставшимся, пока дело не дошло до последней. Председатель был ее любимым племянником, поэтому все свое состояние (немалую сумму) она оставила ему. Тот в свою очередь проследил, чтобы богатство не досталось его детям. “Они в состоянии позаботиться о себе сами”,— заявил он, отдав деньги на благотворительность.
Конечно, все постепенно меняется. В бывших советских республиках подрастают поколения, считающие своим домом весь мир и свободные от родительских ограничений. В аэропортах или барах их не отличить от жителей Запада — они так же одеваются и так же себя ведут. Они освободились от СССР, иногда сами того не понимая.
Но это относится не ко всем. Находясь в России, я часто сравнивал атмосферу этой страны с украинской. И обратил внимание, что определяющую для поведения россиян роль играет страх. Страх, вживленный на генетическом уровне с помощью террора. И он до сих пор остается частью ежедневной жизни россиян.
А вот в Украине страх исчез. И это произошло еще до Майдана. По сути, я думаю, останься в украинцах страх, Майдан и его победа были бы невозможны. Для меня это принципиальное различие, и оно дает надежду. Поколение, избавившееся от страха, осознало, что мир принадлежит ему, и непременно добьется успеха.
Тем временем я пытаюсь побороть в себе как западную пунктуальность, так и украинскую безалаберность. Я застрял где‑то посередине, как корабль в открытом море. Но мне очень интересно.
Робер ван Ворен -нВ