Если вы сейчас зайдете на сайт The Guardian, то найдете там новый раздел с коротким названием “Протест”. За утренней чашкой кофе теперь можно посмотреть не только новости, спорт и прогноз погоды, но и узнать абсолютно все об актуальных протестах. В разделе я нашел тексты с заголовками Пять свежих идей для стрит-арт-агитатора в 2016 году, Мусульманскую женщину прогнали с выступления Дональда Трампа за молчаливый протест и, наконец, Мы живем в век протеста.Это действительно так.
Только на прошлой неделе с массовыми протестами пришлось столкнуться немецкому канцлеру Ангеле Меркель. Митинги начались после слов министра юстиции ФРГ, заявившего, что арабские беженцы, попавшие в страну благодаря проводимой канцлером политике открытых дверей, несут ответственность за массовое сексуальное насилие над женщинами в Кельне в новогоднюю ночь.
В моем понимании этот век стал веком протеста частично благодаря тому, что три величайшие силы на планете — глобализация, закон Мура и мать-природа — начинают действовать все активнее. Они создают конфликты, которые воздействуют на сильные страны с крепким средним классом и разрушают слабые, при этом изменяя природу лидерства и власти.
Мы словно находимся в одном переполненном театре, и все вопросы внезапно стали касаться каждого из нас
Раз столько эмоций возникает в мире, где каждый, у кого есть смартфон, становится одновременно репортером, фотографом и режиссером-документалистом, странно, что разделы “Протест” не появились еще в каждой газете.
Я спросил американского писателя и колумниста Дова Сейдмана, автора книги How: Why How We Do Anything Means Everything и председателя правления компании, консультирующей бизнес по вопросам лидерства, о его мнении насчет века протеста.
“Люди становятся морально активнее, — сказал Сейдман. — Философ Дэвид Юм утверждал, что моральное воображение слабеет с расстоянием. Значит, правдиво и обратное: чем больше сокращается расстояние, тем сильнее становится моральное воображение. Теперь, когда расстояния не существует, мы словно находимся в одном переполненном театре, и все вопросы внезапно стали касаться каждого из нас — мы можем напрямую переживать надежды, разочарования и трудности других”.
Мы на самом деле получили доступ к съемкам кошмарной жестокости полицейских, к видеороликам, в которых жертвы парижских терактов выпрыгивают из окон театра; к расистским или сексистским мейлам, которые становятся добычей хакеров и предаются огласке. Кто мог бы остаться равнодушным?
“Задумайтесь вот о чем, — говорит Сейдман, — дантист из Миннесоты убивает в Зимбабве знаменитого льва по имени Сесил, и несколько дней спустя об этом знает весь мир; поступок американца приводит к цунами общественного возмущения в Twitter и Facebook. В результате некоторые люди пытаются закрыть его клинику при помощи негативных отзывов на Yelp и пишут краской “Убийца львов” на стене его пляжного дома во Флориде. Затем почти 400 .000 людей подписывают петицию на сайте Change.org, требуя, чтобы компания Delta Air Lines изменила правила перевозки охотничьих трофеев. Delta так и поступает. Ее примеру следуют другие компании. А после этого охотники протестуют против протестов, утверждая, что их дискриминируют”.
То, что мы становимся более активными, в целом, по мнению Сейдмана, хорошо. Но когда моральная активность превращается в моральную агрессию, она может дискредитировать важную тему либо истину. “Если за моральной агрессией, какой бы обоснованной она ни была, немедленно следуют требования об увольнениях или отставках, — полагает Сейдман, — мы можем втянуться в порочный круг агрессии, на которую отвечают не меньшей злобой, в противовес разумному циклу диалога”.
Более того, когда моральная агрессия заслоняет собой общение, результатом станет противостояние, а не разрешение конфликта. Агрессия может подпитывать накрывшую нас эпидемию неискренних извинений. “Извинения, вырванные под давлением, ничего не значат, — уверен Сейдман.— Они дают людям возможность оставить вопрос в прошлом, так и не раскаявшись в совершенном”.
Из-за всей этой моральной активности кажется, будто мы попали в бесконечный шторм. Сейдман считает, что для разрешения моральных диспутов необходимы перспектива и способность определять значимые различия.
Для этого нужны лидеры, которым достанет храбрости и сочувствия, чтобы убедить людей остановиться и призадуматься. Убедить их не выплескивать свою ярость в 140 знаках в Twitter, а превращать моральную активность в глубокие и искренние дискуссии. Если нам это удастся (что под большим вопросом) то, по мнению Сейдмана, мы снова сможем стать по‑настоящему великими.
Томас Фридман на НВ
